Елена Жикина – Воспоминания

Елена Жикина

Каким я помню дядю Борю Ганкина? Самый быстрый ответ: жизнерадостным и лучезарным. Он действительно был словно «человек-солнце». Лучился жизнерадостностью и жизнелюбием и как бы притягивал нас погреться в этих лучах.

Когда в начале девяностых уехал в Америку Лёнька Ганкин, вокруг которого собиралась наша молодёжная компания, мы не распались, не разлетелись в разные стороны  по своим жизненным орбитам, как произошло потом, когда уехали и дядя Боря с тётей Ритой. А пока оставалось это человеческое притяжение дяди Бори, мы тоже оставались вместе вокруг него. Мы также ходили к нему в гости, также пели песни, и нам было интересно общаться.

Дядя Боря был действительно «гением общения» (так мне хочется назвать то, как я его понимаю). Это, наверное, большая редкость, потому что больше подобного человека мне не встречалось среди большого количества уважаемых и любимых мною людей. Мы сейчас немного другие. А он был из «шестидесятников», из той благодатной «оттепели», которая, в моем понимании, оставила в людях какое-то весеннее ощущение счастья жизни (потому что оно было и в тёте Рите, и в других старших наших товарищах из компании дяди Бори). Дядя Боря смог донести до нас это ощущение. Он и вправду всегда был какой-то весенний (недаром родился в мае, и недаром его окружало столько молодёжи).

В дяди Борином отношении к нам было очень много абсолютно бескорыстной доброты. Он просто радовался каждому из нас, просто искренне любил нас такими, какими мы были. Это очень согревало, создавало атмосферу безопасности и любви, в которой мы становились лучше, естественнее, красивее, мудрее. Когда я появилась в компании Ганкиных (мы познакомились с Лёней на курсах английского языка), мне было 19 лет и я была ужасно застенчивой и довольно закомплексованной девушкой. Та доброжелательность и дружеская любовь, которую я встретила по отношению к себе в этой компании, помогли мне избавиться от многих комплексов, стать счастливее, стать, наконец, самой собой. Может быть, все эти слова звучат патетически, но я действительно так чувствую и понимаю, что благодаря дяде Боре у меня была очень счастливая юность, которая до сих пор озаряет мою жизнь.

Безусловно, притягательность дяди Бори состояла не только в неиссякаемости жизнелюбия и лучистости общения. Дяде Боре было, что отдавать. Он обладал огромной эрудицией (в меня, например, столько информации не вмещается). Где бы мы с ним не оказывались: в Эрмитаже в Ленинграде, на старых узких улочках Бухары, в заснеженном Петрозаводске – нам нигде не нужны были экскурсоводы. Дядя Боря сам был увлеченным и талантливым экскурсоводом, и его экскурсии были ярче и эмоциональнее, чем экскурсии штатных музейных профессионалов. И когда только успевал столько узнавать и столько информации держать в памяти?

Я помню у Ганкиных дома, на ул. Академической, была специальная полка, где стояли новинки литературы и лежали литературные и научно-популярные журналы – дядя Боря постоянно читал что-то новое, был в курсе современных тенденций. Вот и ещё одно объяснение, почему молодёжь тянулась к нему. Он всегда был своим.

И, конечно, нельзя не сказать о наших походах в горы. Каждый поход для меня был как отдельная ценная «жемчужина» в жизни. Приключения, красота гор неописуемая, радость преодоления, насыщенное, интересное общение с товарищами… И мы не задумывались тогда, какая ответственность была на дяде Боре. Ведь в горные походы родители отпускали нас именно с дядей Борей. Ему необходимо было все продумать, все максимально предусмотреть, чтобы все было хорошо. Дядя Боря нес эту ответственность тоже радостно. Хотя бывали очень напряженные моменты. Вот, например, когда мы с Аней Василькевич потерялись при переходе через один из перевалов на Памире, и нас искали два часа и нашли. Но чего стоили эти два часа дяде Боре! Мы по молодости своей даже сильно испугаться не успели и ещё обижались, что нам воды не осталось. Дядя Боря нам тогда ничего не сказал, и это, наверное, было самое мудрое в этой ситуации. А источник  с водой был очень близко.

Или когда нас, девчонок, хотели выкупить местные таджики-кочевники. Мы, в силу того, что были одеты в шорты и майки казались им очень доступными. Дядя Боря провел с ними переговоры. А ночью наши мальчишки дежурили… Нам же казалось это забавным.

С высоты сегодняшнего возраста хочется сказать фразу из фильма «Покровские ворота»: ах, молодость, молодость! Спасибо дяде Боре, что был с нами.

Еще памятно – музыка и стихи.  И вечерами у Ганкиных, и ночами у костра в походах много пели. В том числе было несколько очень красивых песен на стихи дяди Бори, музыку к которым написал его младший сын. Он же, Лёнька Ганкин, был и главным исполнителем. Но этот интерес и влюблённость в удивительную, особенную культуру авторской песни были у него от отца.

И ещё одно яркое воспоминание о дяде Боре – его автобиографическая повесть о детстве на улице Шорной в Минске. Сейчас улица Шорная совсем не такая, как была после войны, когда там жил мальчик Боря Ганкин. Она современная, офисная. Но когда я оказываюсь на этой улице, у меня всегда возникает мысль: я знаю её, какой она была, я ощущаю её историю, я могу представить её той, прежней. В этом ощущении есть что-то волшебное, и это тоже от дяди Бори.

Дмитрий Могилевцев – О том, как я встретил Бориса Ароновича Ганкина, ходил в горы и не простился

Дмитрий Могилевцев

О том, как я встретил Бориса Ароновича Ганкина, ходил в горы и не простился   

Когда-то в моей жизни было нищее, весёлое, бесшабашное время. Это сейчас угроза нищеты и невзгод заставляет ежиться и прикидывать, куда и к кому можно устроиться на позицию, если несчастливая наша страна сорвётся в очередное пике. Тогда же о провалах и ямах в государственной жизни я нисколько не беспокоился. К чему? Чем могли они повредить мне, двадцатилетнему аспиранту без гроша в кармане? Верней, гроши-то как раз и водились, и я, никогда больших денег в руках не державший, не придавал их наличию никакого значения. Время было суматошное – квартиры в центре города продавали за пару тысяч долларов, то вводились, то упразднялись талоны, исчезал шоколад, и аспирантской стипендии вдруг хватало лишь на три кило масла. Зато мир казался куда огромнее, чем теперешнему мне – сорокалетнему папе двух бразильских граждан, ездившему, видавшему, ходившему, летавшему и даже тонувшему.

И вот как-то солнечным утром огромного этого мира явился ко мне, разочарованному и не проспавшемуся, хороший безалаберный человек Москвич. Это сейчас он седоватый директор стратегического института, а тогда был курчавый разгвоздяй, жизнерадостный философствующий барашек Он с порога возопил: «Хочешь в Фанские горы?» Тем и спасся – уже нацеленный ботинок выпал из моей внезапно оцепеневшей руки. И я, поутру выползающий из постели будто недокормленный вурдалак, сделался внезапно солнечным, здравым и довольным жизнью, и лето, угрожавшее превратиться в руины из-за неудавшегося похода на Кавказ, вдруг расцветилось удивительными красками.

Вечером этого же дня я познакомился с Борисом Ароновичем. Про то, что он Аронович, я узнал гораздо позже – а представлен был жизнерадостному, седому, уверенному в себе говорливому крепышу, заводиле компании, вождю и наставнику разномастного молодёжного сборища, единогласно называвшего его «дядей Борей». Был он фантастичен, вездесущ и всезнающ, и я, по молодости одновременно дерзкий и стеснительный, был сражён наповал. Бывает так, что встречаешь кого-нибудь, перекинешься парой слов, и вдруг приоткрывается другая жизнь, намного больше, красочнее. Сильнее твоей – и тогда стоишь, разинув рот, пытаешься впитать её в себя, эту жизнь, слушаешь жадно. И хочется быть ближе с тем, кто эту дверь для тебя приоткрыл.

С дядей Борей было хорошо и просто. Легко и светло. Он умудрялся не навязывать своё мнение, не спорить, не указывать – но лишь подсказывал, как нужно делать, если мы, юное и непослушное его стадо, думали бузить либо сворачивали не туда. Сейчас я представляю себе, каково управляться с полутора десятками вполне созревших для всякого безобразия юнцов и девиц поздне-невзрослого возраста – и волосы встают дыбом. А ведь мы поехали среди всех безобразий разваливающегося Советского Союза в самую что ни есть разбезобразившуюся Среднюю Азию, ехали на поезде через пустыню, мимо нищих краёв и свирепых алчных типов в фуражках, эти края на словах охранявших, а на деле растаскивавших – и обошлось у нас почти без грустных происшествий. Ну разве только случилась подле нас драка на станции Ургенч, слегка порезали проводника нашего поезда, и местная милиция, сверкая глазами, помчалась по вагонам. Мы же как раз готовились разделывать огромный арбуз, и по невежеству  – местные-то разделывают арбуз ножичками не длиннее пальца – вонзили в него огромный тесак, изготовленный умельцами из клапанной стали. Тесак был замечен, схвачен, затем был схвачен и его владелец – наш уверенный в себе товарищ с прошлым в виде Суворовского училища. У товарища отобрали паспорт, а затем в городе Самарканде мы сбрасывались, чтобы освободить товарища из когтей транспортной милиции, вымогавшей деньги с широко открытыми честными глазами. Вообще, деньги в тех краях вымогали все хоть чуточку власть имущие. Даже дорожные знаки, и те, казалось, дёргали за карман. И в такие места уверенно повёл нас, невежественных энтузиастов, дядя Боря. Правильно повёл, грамотно, расчётливо, не стараясь уберечь от неприятностей мелких и неопасных – но предотвращая столкновение с неприятностями увесистыми. Хотите кушать поплававшие в воде ручья абрикосы – на здоровье, только туалетную бумагу потом экономьте. Хотите побегать в свободное от перехода время – пожалуйста, только, прошу вас, идите в одну сторону до полудня, а после полудня – обратно. А то накладно будет нанимать вертолёт, чтоб потом искать.

Мне до сих пор видится та Средняя Азия, то солнце и горы, те озёра – и в памяти моей Борис Аронович всегда соединён с солнцем и густо синим, чистым небом. Уже сколько лет прошло, а я помню отчётливо каждый день того путешествия – а время слепляет прожитые обычной городской жизнью месяцы в неразборчивый рыхлый ком, и не понимаешь, вчера ты уложил на книжную полку очередной отчёт или полгода назад.

Если считать длину жизни по количеству осевшего в памяти – то горы дают нам, жителям городов, прожить намного больше обычного, спастись от неизбывной монотонности обязанностей и сиюминутных дел. И потому в моей жизни гораздо больше связано с Борисом Ароновичем, чем могло бы показаться, если просто подсчитать количество проведенных рядом с ним дней. Вспоминая о нём – я вспоминаю и о своей молодости, ушедшей незаметно и странно, будто отлучилась на пару недель, сходить на Эльбрус или в поозёрье.

Перевалы, кишлаки в долинах, весёлый беззубый старик на ишаке, ледяная вода перевального ручья, снег, прокалённые солнцем камни осыпей, ледяные стены пиков, арча, обвалы и тропы … Ярко это было, светло и сильно.

Потом мы вернулись, я частенько гостил у Ганкиных – и всегда в их доме было тепло и уютно.  Восхитительная походная компания слеталась на свет, гомонила, балагурила, смотрела кино, обсуждала, пила чай. Но тогда уже лежала на гостеприимном доме тень расставания – старший сын, Миша собирался уезжать вместе с младшим сыном, Лёней. Честно говоря, я плохо помню то время – расплывчато, неясно. Помню поехал провожать Лёню в аэропорт. Гнало меня странное ощущение:  вот-вот кончится что-то важное, главное. И я боялся. Я уже тогда цеплялся за прошлое.

Зря я боялся – с годами память не потускнела. Миновали зимы и годы, Ганкины давно уже в другой стране, в другой жизни, и на Академической улице живут другие люди. И Бориса Ароновича с нами нет – но память моя в это не верит. Пока я живу – он там: весёлый, мудрый, солнечный, поэт  и учитель.

Семен Индикт – Воспоминания о Борисе Ганкине

Семен Индикт 

Воспоминания о Борисе Ганкине

К сожалению,мне, в отличие от других членов  клана Индиктов, не повезло длительно общаться с Борей, а, в основном, довелось встречаться в связи с разными семейными торжествами: свадьба моей сестры, юбилеи-Бори, моего брата, мой. Были кратковременные приезды Бори в Москву и мои в Минск, когда мы общались. Я,как и все мои родные, находился под завораживающим обаянием личности Бори, которые начинал испытывать при каждой встрече. Он очень располагал к себе своей доброжелательностью, что привлекало к нему людей. Я не помню его в одиночестве.  Кажется, он всегда был окружен людьми. Он был очень общителен. Как-то Боря говорил, что любит общаться даже с незнакомыми людьми, со случайными попутчиками в дороге, так как таким образом можно нередко почерпнуть много интересных сведений, о которых нельзя было бы узнать иным образом. Его интересовала жизнь во всем ее мнгообразии, и ему хотелось узнать о ней как можно больше. Я помню случай, когда он был в Москве проездом, возвращаясь из командировки домой, и остановился у меня /я жил в одной комнате в коммунальной квартире/. Боря выглядел очень усталым. Мы оба расположились на ночлег на одном диване- лучшего комфорта я тогда предложить не мог-и,несмотря на огромную усталость, Боря с большим вниманием слушал истории из моей психиатрической практики, энергично побуждая к их продолжению. Его все интересовало.

Боря всегда был в центре внимания. И вовсе не потому, что стремился к этому. Это получалось как-то само собой, естественно. Он был замечательным тамадой на различных торжествах, восхищая своим остроумием, тонкой иронией. Я думаю,что его лидерство среди друзей, да и, вообще,  в различных компаниях с его участием, связано с тем, что он был по-настоящему творческой личностью, привлекательной для окружающих.

Я очень сожалею, что мне не довелось участвовать в туристских походах, организованных и руководимых Борей, когда открывались возможности настоящего общения.Я не был на его поэтических вечерах,но читал все книги его стихов, слышал песни, написанные на его стихи.

Бори нет с нами, но все, кто любил и ценил его, всегда будут хранить благодарную память о нем.

Эдуард Васильев – Вспоминая Бориса Ганкина

Эдуард Васильев

 Вспоминая Бориса Ганкина

                   Давайте поверим,

                   что все мы вернемся –

                   и те, кто вдали,

                   и кого уже нет,

                   что как нибудь вечером

                    вновь соберемся

                   в той комнате теплой,

                   где памяти свет.

                                               Б.Ганкин

Борис Ганкин… С Борисом я познакомился уже здесь, в Америке, хотя с Ритой, супругой Бориса, знаком с первых послевоенных лет – она младшая сестра моего старого школьного друга Геннадия Немцова.

Ганкины в 1997 году пригласили супругов Райнесов и меня с женой Стэллой посетить Анн Арбор. Буквально с первых минут общения я понял, что передо мной удивительный человек. Приехав в Америку уже в совсем не молодом возрасте, он нашел применение своим способностям и интересам. Разумеется, здесь новую силу и новые мотивы приобрело его поэтическое творчество, которое всегда живо откликалось на все жизненные явления. Об этом можно говорить много, но лучше всего говорят стихи Бориса.

В Бруклине, в Еврейском центре Бенсонхерста есть Клуб любителей книги, членом которого я состою. Дважды Борис специально приезжал в Нью-Йорк, чтобы выступить у нас в Клубе. Он читал свои стихи так, что зал буквально замирал, звучали замечательные песни на его тексты, написанные сыном Леонидом и работавшей с ним в творческом содружестве бардом Натальей Чуйко.

Особенно мне запомнился визит Ганкиных в Нью-Йорк в 2001  году. Вечером 10 сентября, возвращаясь из поездки в долину Гудзона (я пытался, следуя примеру Бориса, показать как можно больше того прекрасного, что можно видеть в Америке), мы остановились в Манхеттене, чтобы посмотреть величественные здания Мирового торгового центра. Мы и не догадывались, что это было прощание с Близнецами: назавтра мир потряс злодейский террористический акт. И даже в эти  дни великой людской скорби Борис, оставаясь верен себе, говорил о человечности и силе любви:

          И когда Близнецы запылали,

          из-под неба, из пламени вниз

          не слова беспросветной печали,                   

          а слова о любви понеслись.

Борис и здесь, в Америке, как в молодые годы, с увлечением занимался туризмом. Именно в горных походах на Кавказ и Памир завязалась его дружба с Леонидом Райнесом. Наш визит в Анн Арбор превратился в целую череду увлекательнейших поездок и рассказов. Прежде всего, сам Анн Арбор. Борис любил этот город может быть и потому, что климат Мичигана напоминал ему о родной Беларуси.

           Вот дождем над Анн Арбором брызнуло,

          солнце сушит тропу промокашкой.

          Как домчали сюда безвизово

          наши лютики,

          наши ромашки?

А вот и Мичиганский университет, своей архитектурой живо напомнивший средневековые колледжи Кембриджского университета, в котором мне в середине 1970-х довелось провести несколько месяцев. И тут же, как контраст, как рывок в нашу современность, университетская библиотека, чем-то напоминающая стеклянную пирамиду на площади перед Лувром. Борис водил нас на фестиваль современной музыки и рассказывал об уникальных концертных залах Анн Арбора, о которых он знал не понаслышке – он любил музыку и часто с Ритой бывал в концертах.

Запомнилась наша поездка в Детройт, постепенно возрождающийся после бунта 1967 года. Очень интересен был визит в городок, основанный немецкими поселенцами и сохранивший все черты быта первопроходцев. Борис привез нас в Франкенмус, небольшой городок, в котором круглый год сверкает рождественскими огнями комплекс елочных украшений. Там мы на какое-то время сами превратились в восторженных детей. Обо всём Борис рассказывал с увлечением, с глубоким знанием истории, архитектуры, искусства. Но мы были не первыми и не единственными его слушателями. Он, как волонтер Еврейского центра Анн Арбора, постоянно проводил экскурсионные поездки для пожилых русскоязычных жителей, сочетая обязанности организатора, водителя и экскурсовода. Борис любил людей, и для него было жизненно важной необходимостью делиться с ними своими знаниями, находками, своим неравнодушным отношением к окружающей нас жизни.

От Бориса я часто получал по интернету информацию об акциях в защиту Израиля. Эта страна была для него постоянной любовью и болью. Чувствуя себя частичкой еврейского народа, он остро переживал те несправедливости, которые преследовали его народ на протяжении всей истории. Он пишет о своих впечатлениях от поездки в Израиль:

          Есть что-то генетическое в том,

          что узнаваем здесь мне каждый дом,

          и Яффские ворота мне знакомы…

          что здесь внезапно чувствую себя,

          как дома,

          находясь вдали от дома

Грустно говорить о Борисе Ганкине, этом замечательном человеке, в прошедшем времени. Да, пожалуй, и не стоит так говорить. Он остается с нами своими стихами, своим светлым образом, своим голосом, который по-прежнему звучит в автоответчике. И, слушая этот голос, понимаешь справедливость старой истины, что человек жив, пока память о нем жива. А память о Борисе, светлая и теплая, а именно таким человеком он и был, неизменно остается в наших сердцах.

 

Белла Голубицкая – Немного о Боре Ганкине.

Белла Голубицкая

Немного о Боре Ганкине.

Все мы, прожившие большую и, скажем, лучшую часть своей жизни в Советском Союзе, под бдительным оком КГБ и ощущавшие неусыпную заботу нашей «родной» коммунистической партии, прекрасно помним эту жизнь и её радости.

Да, да! В нашей теплой, дружеской компании были такие радости, о которых мы с ностальгией вспоминаем до сих пор. Но что было их источником? Не что, а кто?

О Боре можно говорить бесконечно. Для нас он был и остаётся неотъемлемой и очень важной частью нашего существования. Боря – это синоним творчества. Не было ни одной сферы жизни, к которой он не относился бы творчески.

И нам улыбнулось непомерное счастье встретить этого необычайного человека, подарившего нам свою дружбу. Он открыл нам волшебный мир странствий, прокладывал маршруты в такие места, где нам открывалась божественная красота мира. Мы становились свидетелями явлений, в существование которых по началу трудно было поверить: лунные пейзажи Мёртвых озёр, видения стратосферы, где звёзды, Луна и Солнце сияли одновременно на фоне фиолетовых небес, акварельные оттенки меняющиеся на глазах в водах Алаудинских озёр, снежные лавины Кавказа. Да разве всё перечислить?

Но эти впечатления – лишь одна сторона происходившего. Главное – это та тёпллая атмосфера, которая царила в нашей группе. Уверенность в том, что ты находишься в надёжных руках не оставляла нас ни на миг.

Трудно себе представить, какую титаническую работу приходилось Боре проделывать, чтобы спланировать маршрут, продумать экипировку и т.д.

А после походов мы собирались в этом тёплом доме, чтобы показать друг- другу слайды, послушать Борины стихи, написанные под впечатлением от путешествий, получить призы за  «лучший обед», за « порядок в лагере» и т.д.

Никто в мире не встречал Новый год лучше нас. Ночь пролетала как единый миг в КВН-ах, шутках, выступлениях, песнях и конечно – же с Бориными прекрасными стихами, в том числе и о присуствующих. Разумеется с долей тёплого юмора.

А встреча Нового года в лесу, на лыжах, с украшенной нами живой, усыпанной снегом ёлочкой, с костром, факелами и даже с Дедом Морозом, внезапно появившимся из-за деревьев!  Не беда, что водка замерзала в рюмках в отдалении от костра. Это действительно была сказка!

И первомайские демонстрации проходили в лесу. Их организовывала, как положено, наша «комсомольская организация». А вскоре произошел «государственный переворот» и наступило «монархическое правление». Но король избирался ведь демократическим путём! Разве можно всё перечесть? Борина фантазия не знала границ. В его присуствии охватывала радость жизни. Было так интересно и тепло!

В моей спальне висит фотография Бори. Перед сном я смотрю на него, и он улыбается мне в ответ со снимка. А ночью я вижу сладкие сны и пронувшись благодарю судьбу за то, что она подарила мне это счастье – общаться и дружить с таким удивительным человеком.